К.и.н., в.н.с. Центра корейских исследований Института Китая и Современной Азии (ИКСА) РАН
Визит президента России Владимира Путина в КНДР, который обсуждается с января 2024 г., можно воспринимать не только как ответный после посещения лидером Северной Кореи российского Дальнего Востока осенью 2023 г., но и как чрезвычайно важный шаг в укреплении отношений Москвы и Пхеньяна.
В. Путин посетил северную Корею в 2020 г., и наряду с межкорейским саммитом Ким Дэ Чжуна и Ким Чен Ира 2000 г. это стало знаковым событием, позволившим КНДР преодолеть внешнеполитическую изоляцию, а России начать первый этап своего «поворота на восток». Можно сказать, что посещение российским президентом страны, которую коллективный Запад объявил «изгоем», стало демонстрацией нежелания Москвы присоединяться к коллективному осуждению пхеньянского режима.
Новые нюансы и акценты на Корейском полуострове
Российско-северокорейские отношения на современном этапе знали и взлеты, и падения, связанные с позицией России по отношению к стремлению КНДР войти в ядерный клуб. С одной стороны, Москва понимала позицию Пхеньяна, с другой — не принимала ее, поскольку это разрушало бы сложившийся миропорядок, построенный на авторитете ООН и нераспространении ядерного оружия. Тогда Москва скорее старалась играть по сложившимся международным правилам, и, хотя российские и американские дипломаты могли долго спорить о мере санкционного воздействия после очередного ядерного испытания или ракетного пуска, идея того, что каждый шаг КНДР в сторону превращения в ядерную державу будет порождать противодействие, сомнению не подвергалась.
Однако уже с конца 2000-х и тем более с начала 2010-х гг. мир начал движение в сторону новой модели миропорядка, точнее, постепенной трансформации старого. Усилилось противостояние между «коллективным Западом» и «глобальным Югом»; ООН и иные релевантные структуры начали превращаться в систему оправдания двойных стандартов, теряя роль беспристрастного арбитра; война стала возвращаться в политику. В такой ситуации принятые механизмы начинают переставать работать, и, хотя контуры нового миропорядка еще не определены, многие элементы традиционной структуры глобальной безопасности утрачивают свое значение. Единое политическое, экономическое и информационное пространство уступает место эпохе блоков, которые из-за конкуренции в треугольнике Россия — Китай — США неизбежно затрагивают Северо-Восточную Азию и Корейский полуостров. При этом формирующийся после трехстороннего саммита в Кэмп-Девиде аналог «азиатского НАТО» стремится оправдывать свое существование гипотетическим союзом Москвы и Пхеньяна либо Пхеньяна и Пекина, который позиционируется как союз авторитарных режимов, угрожающий демократии и демократическим ценностям. При этом указанное сотрудничество, мягко говоря, не доказано и базируется на вбросах или на фактах, которые в лучшем случае (highly likely) могут считаться косвенными уликами, но не прямыми доказательствами.
Заметим, что усиление риторики о неких тайных оружейных сделках между Москвой и Пхеньяном началось отнюдь не в преддверии визита Ким Чен Ына в Россию, а с июня-августа 2023 г., на фоне видимого провала украинского контрнаступления, которое задохнулось, в том числе от нехватки снарядов. Именно поэтому можно рассматривать указанную кампанию как давление на Сеул с тем, чтобы он пересмотрел свою политику в отношении поставок боеприпасов и летального оружия Украине.
В этом контексте одним из вариантов развития событий оказывается исполнение так называемого «самосбывающегося пророчества», когда описанные меры сотрудничества Москвы и Пхеньяна могут стать ответным ходом на действия их противников в рамках «дилеммы безопасности». Северокорейские заявления конца 2023 – начала 2024 гг. о радикальном изменении межкорейской политики и отказе от парадигмы объединения вызвали ажиотаж в экспертных кругах и даже были позиционированы как подготовка к силовому решению межкорейской проблемы, хотя речь шла скорее о модели «немирного сосуществования» по аналогии с советско-американским противостоянием времен холодной войны. Между тем, речь южнокорейского президента Юн Сок Ёля в честь Первомартовского движения за независимость в 2024 г., где он фактически заявил о том, что освобождение Кореи полностью осуществиться только после ликвидации КНДР, которая должна произойти с помощью международного сообщества, прошла практически незамеченной, хотя с точки зрения нагнетания региональной напряженности это гораздо более серьезный шаг.
В результате от визита президента России в Северную Корею ждут более существенного пересмотра политики Москвы в отношении Пхеньяна. Наиболее радикальные прогнозы касаются легитимизации военного или военно-технического сотрудничества, и, что еще более важно, выхода России из режима международных санкций в отношении КНДР. В качестве предварительных шагов в этом направлении западные эксперты видят позицию России в Совете Безопасности ООН, где она в начале блокировала попытки США и их сателлитов и далее увеличивать санкционное давление на Пхеньян, а затем своим вето парализовало действие официальной группы экспертов, формально мониторившей санкционный режим и его нарушения, а на деле превратившейся в очередной инструмент давления и навешивания ярлыков.
В этом контексте выход РФ из режима санкций кажется логичным, однако Москва на данный момент серьезно взвешивает риски. На одной чаше весов выгода от расширения сотрудничества с КНДР, многие направления которого блокируются санкционными резолюциями. На другой — рестрикции по линии ООН, поскольку ситуация, когда постоянный член Совбеза, голосовавший за санкции, открыто нарушает соответствующую резолюцию, явно станет поводом для нового витка давления. Рассуждения о том, что Россию как агрессора следует исключить из ООН или лишить права вето, периодически вытекают в публичное поле, и с этим придется считаться. Именно поэтому на данный момент позиция России сводится к тому, что она против новых санкций, но намерена соблюдать старые, пусть и по принципу «что не запрещено, то разрешено».
Поэтому, говоря о дальнейшем расширении сотрудничества двух стран, следует разделить это сотрудничество на своего рода несколько уровней вовлеченности, глубина которых будет зависеть от целого блока факторов. В первую очередь уровня конфронтации между Россией и коллективным Западом, региональной обстановки в Северо-Восточной Азии и на Корейском полуострове, и в существенно меньшей степени — военно-политической обстановки на границах России. При этом весьма вероятно, что Владимир Путин и Ким Чен Ын не обязательно немедленно подпишут блок документов «о переходе на следующий уровень». Скорее речь пойдет о разработке дорожной карты, где заранее будет проработана система сотрудничества в зависимости от дальнейшего развития обстановки и выполнена предварительная подготовка к этому.
Первый уровень сотрудничества предполагает дальнейшее развитие существующих уже направлений взаимодействия, интенсификация которых уже хороша видна по участившимся контактам двух стран в определенных сферах. Во-первых, это поиск путей экономического взаимодействия, которые бы не нарушали санкции или в лучшем случае эксплуатировали «серые зоны», позволяя избегать прямых обвинений. Такая работа ведется, в том числе, по линии межправительственной комиссии. Интенсификация экономических связей, которые западные эксперты выдают за последствия «оружейной сделки», косвенно доказывает это, поскольку речь идет о движении судов, реальное содержимое грузов которых остается неизвестно.
Во-вторых, это дальнейшее развитие инфраструктуры транспорта и связи: можно ожидать не только строительства трансграничного автомобильного моста и появление регулярного железнодорожного сообщения, но и прихода в КНДР российской сотовой связи или подключения определенных сегментов КНДР к российскому Интернету. Речь не идет о замене существующего интранета на что-то большее, но те, кто имеют право или возможность выходить в сеть, станут делать это лучше. При этом сотрудничество хакерских группировок или обучение северокорейских специалистов подобным вещам будут возможны не на этом, а на следующем уровне сотрудничества, где страны будут объединены общей угрозой.
В-третьих, есть перспективы для сотрудничества в сфере технологий. Однако пока речь идет не столько о передаче Северу наступательных военных технологий, сколько о ситуации, когда северокорейские спутники будут запускаться на российских ракетах-носителях, а российские вычислительные мощности помогут обсчитать процессы, благодаря которым проведение ядерного испытания будет продиктовано только политической, а не технической необходимостью.
В-четвертых, есть перспективы для сотрудничества в сфере туризма, которое не попадает под санкции при том, что КНДР вкладывалась в попытки создания соответствующей инфраструктуры, организованной по европейским стандартам. Первая группа туристов уже начали посещать КНДР, и если «первый блин» не будет «комом» в этой сфере, приток российских туристов опередит китайских, которые пока так активно в Пхеньян не едут, несмотря на то что туристический кластер в Вонсане и модернизированный комплекс в горах Кымган изначально предназначался для них.
Наконец, очень важно сотрудничество по линии образования, здравоохранения, спорта и культуры. Контакты на уровне министров или их заместителей являются наиболее ярким признаком интенсификации дипломатической активности весны 2024 г. В перспективе речь даже может пойти о насыщении российским оборудованием северокорейских медицинских центров либо открытия в Пхеньяне филиала российской больницы с российским медперсонал и современным оборудованием, рассчитанной не только на россиян или иных иностранцев, но и на местное население.
Следующий уровень вовлеченности предполагает, что Москва и Пхеньян начинают тайное сотрудничество, нарушающее санкции, но при этом не являющееся прямым игнорированием резолюции ООН. Здесь в первую очередь идет речь об использовании северокорейской рабочей силы, которая заслужила хорошую репутацию из-за сочетания цены, качества, некриминальности и относительной незаметности не только на Дальнем Востоке. О желании завозить северокорейских строителей некоторые российские чиновники уже заявляли, от чего некоторые западные эксперты уже обвиняют страны в организации такого сотрудничества, например, под видом завоза студентов, которые, согласно российскому законодательству, имеют право подрабатывать.
Есть ли будущее у режима нераспространения?
Другие потенциальные направления сотрудничества — увеличение поставок энергоносителей или запрещенных товаров двойного назначения, которые тем не менее будут использованы по мирному профилю. По сути, все то, в чем западные СМИ и ангажированные эксперты давно обвиняли Москву и Пхеньян, на данном этапе наконец становилось бы реальностью.
Следующий уровень вовлеченности предполагает, что Россия откровенно отказывается от соблюдения режима санкций в пользу полномасштабного сотрудничества с Севером, в том числе и в военно-технической сфере. В частности, в этом случае северокорейские строители открыто едут на Дальний Восток. Если же речь идет о военно-техническом сотрудничестве, то на российских носителях начнут запускать спутники двойного или военного назначения, плюс Москва начнет передавать Пхеньяну нечто полезное, причем скорее элементы технологий, чем, собственно, военную технику. В крайнем случае речь может пойти об одиночных образцах как прототипах для последующей локализации. То же самое может касаться трансфера северокорейских технологий в Россию на уровне не столько прямых поставок оружия или вооружения, сколько создания возможностей для отверточной сборки или иных вариантов создания клонов техники.
Теоретически возможен и вариант, когда КНДР, проводя перевооружения своих воинских частей со старой техники на новую, например, с калибра 152 мм на калибр 155 мм, будет сбрасывать «устаревшие боеприпасы» России. Однако такие варианты выглядят маловероятными, потому что вероятность межкорейского конфликта никуда не девается, а опыт СВО показывает, насколько быстро истощаются запасы боеприпасов мирного времени в случае их использования по меркам не локальных боестолкновений, а полномасштабного военного конфликта.
Завершающий уровень сотрудничества, когда будут сняты все ограничения, автор допускает только в случае крайней необходимости, потому что он связан со слишком высоким уровнем сопутствующих рисков. Так, несмотря на то что некоторые представители российского патриотического лагеря хотели бы буквально воспринять заявление о том, что «Россия и КНДР находятся в одном окопе», любой вариант интернационализации конфликта с российской стороны, на взгляд автора, не стоит последствий. Во-первых, это открывает возможность для аналогичных действий с любой стороны, после чего добровольцы «из стран НАТО» появляются в достаточном количестве. Во-вторых, это вызовет логистические и коммуникационные проблемы. В-третьих, значительная часть российского массового сознания воспримет такой шаг как слабость Кремля, не способного завершить СВО без внешней помощи.
Именно поэтому автор полагает, что последствия визита российского президента в КНДР вряд ли окажут быстрое и прямое влияние на ход специальной военной операции. Тем более что в любом случае имплементация решений саммита займет какое-то время, и чем более масштабными они будут, тем больше времени потребуется на претворение их в жизнь. А с учетом международной обстановки будет сложно отделить долговременные последствия саммита от реакции на возможное изменение текущего момента.
В любом случае, когда визит Владимира Путина в КНДР состоится, это будет знаковая демонстрация нового уровня отношений двух стран и дипломатической поддержки Пхеньяна Москвой. Конкретные же договоренности вполне могут оказаться за грифом секретности, и потому «Шахерезада прекращает дозволенные речи», предпочитая иметь дело с анализом уже совершившихся событий.
